два года назад, имел тираж в шесть миллионов. Выше только центральные газеты.
Теперь настала моя очередь действовать. Пора пришла зайти к Чернецу. Я плохо представлял себе, как это делать, еще меньше, как говорить с вором в законе, но помог случай. А может, провидение, уж не знаю. Только увидев, как из парадного подъезда «Сулугуни» выходит старушонка в вареной куртке и брюках, довольно кланяясь и передавая поклоны Дмитрию Юрьевичу через охрану, я сообразил, как стоит себя лучше всего вести. Страх тотчас исчез, больше того, появилась такая наглость, которой я прежде за собой никогда не замечал. Некая самоуверенность когда я попросил у охраны сообщить, кто именно хочет поговорить с хозяином. Чернеца я именно так и назвал.
— Кто таков и зачем пришел? — холодно попытался осадить обнаглевшего кооператора крепыш мне по плечо, поигрывая мышцами, хорошо заметными даже под кожаной курткой. — Чтоб я знал, куда тебя пинать.
— Передай Юрию Дмитричу, что пришел человечек по делу… по его собственному делу от семьдесят девятого года с очень хорошими новостями, — страж не двинулся. — Ну, что ждем, сообщай, хозяин прибавку даст.
— Заходи, — недоверчиво произнес тот, проводя меня, как под конвоем, в зал ресторана, ныне пустой и выглядящий на редкость унылым и заброшенным. Выцветшие блеклые обои, закинутые навечно стулья сиденьями на пыльные столы без скатертей или клеенок. Кажется, залом давно не пользовались.
Мы остановились возле самого входа, страж довольно серьезно меня обыскал, проверил и сумку, но убедившись, что кроме документов, в ней ничего нет, повелел стоять у входа и не двигаться, покуда он не спросит, что со мной делать у самого. Может, будет тому развлечение.
Я стоял у стенки, дожидаясь, когда же неторопливый охранник доберется до хозяина и передаст ему суть моей просьбы, ничего по дороге не потеряв. Ничто не нарушало тишины помещения, страж будто в преисподнюю по дороге провалился. Только мысли шебуршали в голове, нагнетая определенное давление, которое, признаться, заставляло потеть ладони и чувствовать себя не в своей тарелке. Наверно, этого Чернец и добивается от всякого, посмевшего войти в его уединенный уголок и чем-то обеспокоить светлейшего властителя темной половины города. Я еще подумал, уж больно мало тут народу, вот Борис бы сейчас уже беседовал с Протопоповым наедине и больше не потому, что никто не вышел присмотреть за мной, а потому, что любой, пожелавший встать на его пути, скрылся бы навсегда из этого мира.
Наконец, он появился, растерянный, насколько это только возможно для человека, привыкшего делать только одну работу — хмурить брови и осаждать одним видом. Буркнул что-то, потом сообразил и уже другим языком произнес, даже почтительно.
— Хозяин готов вас принять.
Мы прошли через зал, страж вежливо отворял двери и придержав, спешил вперед, указуя путь. Мы миновали ресторан насквозь и поднявшись на второй этаж, сделали ровно тоже. Только затем створки раскрылись — да, на посетителей это должно производить самое мощное впечатление — и коронованный хозяин города предстал предо мной. Вернее, я пред ним.
Удивительно, но Чернец мне сразу напомнил Михалыча. Вот чисто зрительно — тот же цвет волос, прямой пробор, только более зализанный, да и форма лица, кажется, похожа. Вплоть до того момента, пока он не встал — Протопопов оказался на полголовы ниже дворника, куда суетливей в движениях, не то, что наш размеренный неторопливый подметатель, и взгляд темных глаз, скрывающихся под кустистыми бровями, куда острее и жестче. Да и костюм, которых дворник терпеть не мог, стоил как две или три зарплаты моего соседа. Хотя да, на днях Михалыч действительно обрядился в старую, поношенную двойку, которую я слегка затачал, отправляясь в горисполком, где решалась его судьба.
Шутка сказать, наш дворник все же решился поучаствовать в выборах — в конце марта избирался съезд народных депутатов СССР. Я думал, шутит, да все так решили, ибо всерьез многие слова дворника, пущенные им на ветер, давно уже не воспринимали. И вот пожалуйста. Принарядился, причепурился, и поехал. Даже такси заказал, чтоб пыль на костюм не осела. Словом, решил произвести впечатление.
Я его не отговаривала, а вот Оля — она почему-то решила охладить пыл. Долго объясняла что-то, закрывшись с ним в кухне, пока Михалыч не выскочил оттуда красный и потный и, выругавшись от души, заявив, мол, не переспорите. Вечером следующего дня, вернулся из горисполкома в точно таком же состоянии. Первым делом подошел к Оле.
— Все ты, чертовка, сглазила меня, как есть, сглазила.
Он выпил по дороге, но немного. Но подобным Михалыча я давно не видел, вообще, пожалуй, с того приснопамятного дня, когда он узнал, что наши бараки будут расселять в двухтысячном. Тогда он тоже тяпнул, вроде бы, перед тем, как вернуться.
Вот так и в тот день. Михалыч пришел, сразу принявшись тужить, собачиться с солнышком и укорять меня. Потом отошел, рассказал, как и что прошло в верхах.
Его там тоже не приняли всерьез. Несмотря на все заявления. На программу, которую он собственноручно, втихую от всех нас, составил, и не нахватав того или другого из газет — нет, все, как видел, как чувствовал. Действительно готовился и понимая, насколько он может быть смешон как кандидат, старался произвести впечатление. Сперва в ЖЭКе, но там заявили, что не обладают правом выдвигать кандидатов, и переправили дворника в исполком, те же подняли на ступень повыше, тоже отмахнувшись. О том, куда он ходил и что представлял, как долго писал речи, Михалыч словом не обмолвился. Может, зря, мы бы помогли. Оля точно, правда, она сама никак не могла принять его действия всерьез, потому и злила и доводила своей непробиваемостью соседа. Который действительно хотел что-то поменять, и готовился, упорно, усердно, как никогда прежде.
И проиграл. Быть может, именно потому, что представил себя никогда не виданным. А может, его не восприняли и по той причине, что у горисполкома и так имелся надежный кандидат. Не сын партизанки и неизвестного отца, а серьезный партработник со стажем, за которого все одно проголосует большинство, привыкшее именно к таким персоналиям и отнюдь не жаждавшее, как в мегаполисах, крутых перемен. Кажется, вообще не жаждавшая ничего нового. Хотя, наверное, дворник бы им пришелся по душе. Я честно сказал об этом Михалычу, тот только рукой махнул.
— Сам дурак, что полез. Кому я нужен, разве что как шут гороховый. Да там таких и так небось много будет. Вон теперь какой закон приняли, каждое крупное предприятие может выдвинуть. Небось и выдвинет, представляю, сколько таких, как я, будет.
Он совсем скис, а я все же попытался узнать, что его
